.png)
Игум. Дионисий (Шлёнов)
Крест в святоотеческой традиции[1]
«Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть,
а для нас, спасаемых, – сила Божия» (1 Кор. 1, 18)
Дорогой владыка Феоктист, дорогие участники конференции! В течение года я пребываю наместником в Андреевском монастыре г. Москвы, где центральный большой собор освящён в честь Воскресения Словущего. Постепенно после длительных молитв в этом соборе стал лучше пониматься смысл обре́тения Честного и Животворящего Креста святой царицей Еленой в 326 году в Иерусалиме. Через различные греческие источники, как более известные, так и менее известные, можно приблизиться душой и умом к событию этого обретения, а также к освящению Иерусалимского храма святым императором Константином в сентябре 336 года. Это освящение во всех источниках называется «обновление» ἀνακαίνησις.
Можно задаться вопросом: «Почему создание нового храма на месте распятия и Воскресения Христа Спасителя называется обновлением?», а затем — дать гипотетический ответ на этот вопрос. Возможно, в глазах древних христианских авторов и самого святого императора Константина новопостроенный храм был средоточием всего Новозаветного благовестия, и тем самым он становится новозаветной заменой ветхозаветного храма, а роль Креста оказывается предельно велика…
Тема моего выступления достаточно общая. Для того чтобы попытаться понять, какая роль Креста в святоотеческой письменности, извлекается механистическим образом график слова «крест» (σταυρός) при помощи программы «Сокровищница греческого языка онлайн»[2]. Согласно данному графику видно, что чаще всего слово σταυρός использовалось в IV веке, а потом – в XI веке. И возникает вопрос: почему в IV и в XI веке так особо часто писали, мыслили, размышляли о Честном и Животворящем Кресте?
Можно вспомнить уроки византологии. Если мы обратимся к истории слова «крестоносный» σταυροφόρος, то окажется, что были не только крестоносные рыцари, которые завоёвывали святыни христианского Востока, но были ещё крестоносные монахи, которые вели крестоносный, то есть самоотреченный, образ жизни, а само слово появляется в IV веке. В самом начале появления православной Византийской империи, сильной и могучей, проявляется огромное почтение к Честному и Животворящему Кресту, а Честной и Животворящий Крест становится сутью христианской истории, смыслом Византийской империи, средоточием аскетических обетов, которые будут приносить монахи в подчинении у святителя Василия Великого.
А почему XI век? XI век – это век раннего византийского гуманизма, век энциклопедиста Михаила Пселла, но также это век преподобного Симеона Нового Богослова и преподобного Никиты Стифата. И вот для того, чтобы начать как бы такие поиски Креста в святоотеческой письменности, я решил первоначально обратиться к наследию преподобного Симеона Нового Богослова и преподобного Никиты Стифата.
Преподобный Никита пишет о том, что Христос спасает людей «через Крест и смерть»[3]. Священная формула «через Крест и смерть» (διὰ σταυροῦ
καὶ θανάτου) — это не просто выражение, которое использует преподобный Никита Стифат, а это очень характерное святоотеческое выражение, которое передаёт определённый святоотеческий образ мыслей, идущий от святителя Григория Нисского[4] и далее. Также очень часто преподобный Никита Стифат дословно повторяет отдельные выражения термины, слова, мысли преподобного Симеона Нового Богослова, но при сравнении мы увидим, что Симеон Новый Богослов писал о Кресте и смерти, но никогда не использовал формулу «через Крест и смерть». По учению преподобного Никиты Стифата Христос также претерпевает добровольный Крест, а люди должны подчиниться Христу Спасителю по примеру Его послушания Богу Отцу. Через послушание «до смерти и Креста» осуществляется духовное совершенство — в соответствии с Крестом Господним.
Также у преподобного Никиты Стифата используется выражение «образ Креста», по-гречески τύπος Σταυροῦ, и много говорится о нательном Кресте, о знамении Креста, в том числе и об изображении Креста.
Преподобный Симеон Новый Богослов в три или четыре раза больше, чем преподобный Никита, упоминает о Кресте. Некоторые темы у них общие, но у преподобного Симеона Нового Богослова есть очень две характерные темы, которые повторятся в богословии преподобного Никиты Стифата, но другими словами, без связи с Крестом. Преподобный Симеон Новый Богослов вслед за евангелистом Матфеем и евангелистом Марком, у которых впервые упоминается слово «крест» в призыве Христа Спасителя взять свой Крест и нести его[5], неоднократно пишет о необходимости взять Крест на плечи и следовать в подвиге крестоношения вслед за Христом Спасителем. И ещё одна характерная мысль: преподобный Симеон Новый Богослов на вопрос, что есть Крест, отвечает: Крест есть умерщвление, по-гречески νέκρωσις[6], то есть тот, кто исповедует Крест, вступает на путь самоотречённой монашеской жизни. Можно даже определить монашество сквозь призму богословия Симеона Нового Богослова как предельно самоотречённый образ жизни, в то время как образ жизни православных мирян — тоже самоотречённый образ жизни, но в меньшей степени. Каждый несёт Крест, но свой, у монахов он предельно большой.
После констатации таких основополагающих мыслей у двух предельно важных для XI века авторов давайте рассмотрим выражение «через Крест и смерть» во всей патристической письменности для того, чтобы понять, насколько мысль преподобного Никиты Стифата соответствует предшествующей традиции. Духовно-богословская формула «через Крест и смерть» понимается в одном смысле, но с разными дополнительными смысловыми оттенками. Так, например, «Бог Сын хочет спасти через Крест и смерть род наш» [7]. Автор Макарьевского корпуса пишет: «Господь обновил Новый Завет через Крест и смерть»[8]. Через Крестную смерть Спасителя Бог примиряется с человечеством[9]. Через Крест и смерть осуществляется спасение людей[10]. Святитель Герман Константинопольский описывает всё Домостроительство спасения как происшедшее благодаря Кресту и смерти: «Умные силы или ликостояния ангелов видят через Крест и смерть Христа Его Домостроительство, происшедшую победу против смерти и снисхождение во ад и трёхдневное воскресение»[11]. Итак, Крест и смерть оказываются инструментами Домостроительства спасения, а Домостроительство — это не что-то абстрактное, отвлечённое, а это смысл всего богословского образования, всего духовного научения, ибо мы знаем, что с IV века в Византии через труды Евсевия Кесарийского выделяются два термина: богословие (θεολογία), которые относятся к внутритроичным отношениям и Домостроительство (οἰκονομία), которое показывает пути Промысла Божия на всех этапах в жизни человечества.
Крест — это ключевой инструмент спасения. Он вбирает в себя страдания Христа Спасителя, как перед распятием, так и на Кресте. Этот апогей такого понимания Креста как символа всего искупительного дела Христа Спасителя содержится у преподобного Феодора Студита, который, например, говорит о том, что послушание и смирение Христа Спасителя оказывается инструментом Боговоплощения, а Крест и смерть оказывается инструментом человеческого спасения: «(Сын Божий) через послушание и смирение вочеловечился, а через крест и смерть спас человеческое»[12]. Крест указывает не столько на Крестную смерть, сколько на Крестные муки, ставшие апогеем предшествующих страданий. Итак, в патристической традиции до XI века выражение «через Крест и смерть» указывает в целом на Домостроительство спасения, на процесс спасения и оказывается универсальной формулой, обозначающей всю совокупность страданий Бога Слова, то есть Его предельный подвиг, увенчавшийся смертью ради спасения человеческого рода.
А у преподобного Никиты Стифата выражение «через Крест и смерть» соотносится с евхаристической жертвой Бога Слова (2-я сотница, 94 глава): «Бог Слово, священно совершив в Самом Себе нашего создания, Сам Себя принёс за нас жертву через Крест и смерть, и всегда отдаёт Своё Пречистое Тело в жертву, ежедневно предлагает Его нам как обильную трапезу, питающую душу ,чтобы вкушая это Пречистое Тело и пия Его Пречестную Кровь в чувстве души через приобщение Святых Тайн мы становились лучшими, чем мы являемся».
С учётом важности темы Евхаристии в богословии XI века мы помним, что отпадение Западной Церкви от Восточной происходит прежде всего в евхаристическом споре, в котором особое значение имела евхаристическая позиция преподобного Никиты Стифата, настаивавшего на необходимости квасного хлеба при совершении Евхаристии, ибо закваска является символом Святаго Духа.
Выражение «начертание Креста» (τύπος Σταυροῦ), которое используется в житии Симеона Нового Богослова (cоставленном прп. Никитой)[13], имеет свою богословскую предысторию. Я не буду вас сейчас перегружать бесконечным количеством цитат, но мне показалось, что в святоотеческой традиции данного выражения особо важное место занимает позиция преподобного Феодора Студита. Ибо писания преподобного Феодора Студита, богослова второй эпохи иконоборчества, отличаются особым пристальным вниманием к священным прообразам. Если преподобный Иоанн Дамаскин настаивал на священном характере самой материи, из которой изображались образы святых, Христа Спасителя или Самого Креста, то преподобный Феодор Студит настаивал на абсолютном тождестве между образом и первообразом, исходя, в частности, из царской формулы «образ царя есть царь» — священной формулы царских портретов. По этому же методу преподобный Феодор Студит говорил об образе Христа Спасителя, об образе святых и о «начертании (типосе) Креста», что «образ Креста есть сам Честной и Животворящий Крест». Пользуясь этим предельно глубоким, умозрительным богословием преподобного Феодора Студита, который был возродителем Студийского монастыря[14], преподобный Никита с глубочайшим почтением относился к знамению и начертанию Честнаго и Животворящего Креста. Каждый раз при упоминании нательного креста или иного изображения креста иконописного или резного — он всей душой восходил к самому Честному и Животворящему Древу Христа Спасителя и пользовался богословием преподобного Феодора для того, чтобы вознести Честной и Животворящий Крест на недосягаемую духовную высоту.
В целом постепенно в святоотеческом богословии происходило своеобразное возвышение Честного и Животворящего Креста. Ведь если преподобный Феодор Студит настаивал на том, что «образ царя есть царь», то есть образ Христа Спасителя в духовном плане есть Сам Христос Спаситель, а образ Божией Матери есть Сама Божия Матерь, то здесь он говорил о конкретных живых лицах. И в этом исключением был только Честной и Животворящий Крест, который первоначально был орудием смертной казни, но стал орудием духовной победы, и именно Честной и Животворящий Крест удостаивается той же самой логики. Образ, изображение, начертание Креста есть сам Честной и Животворящий Крест. В поздневизантийской литературе возрастание роли Креста и особое отождествление Креста и Спасителя будет иметь такие описательные формулы. Например, Христос Спаситель не дал ответ Пилату на допросе: «Христос ответа не даде» (Ин. 19, 8), — показывая этим всем пример глубокого молчания, смирения, важности, тишины и безмолвия, которое, по выражению свт. Григория Богослова, важнее слова. И в поздневизантийских текстах мы найдём аналогичную формулу «Крест ответа не даде»[15], то есть Честной и Животворящий Крест, как и Христос Спаситель на нём распятый, не даёт ответа, тем самым являя пример безмолвия.
Образ Креста в византийской литературе, у святых отцов описывается следующими образами.
«Типос Креста» — это древо[16].
Или образ Креста — это плавающий человек с протянутыми руками, так описывается в «Физиологе», памятнике V или VI века[17].
Также образом Креста именовали все ветхозаветные прообразы.
Образ Креста — это спасительный путь в Небесное Царство[18].
Образ Креста — это крещение пакибытия[19].
Образ Креста — это украшение на монашеском куколе[20].
В святоотеческой традиции Крест занимает совершенно особое, исключительное место. Но не следует преувеличивать его роль, как это сделали иконоборцы, которые сказали, что только изображение Креста возможно, а иконы невозможно изображать (пример иконоборческого искусства мы находим в святой Ирине в Константинополе, или в многочисленных храмах Гереме в Каппадокии на территории Малой Азии). Такое чрезмерное возвышение Креста, как и Евхаристии в иконоборческом богословии, приводило к умалению как Креста, так и Евхаристии. Потому что если Евхаристия — это единственный возможный образ Христа, а все остальные недопустимы, то сама она оказывается вдруг не священным таинством, а всего лишь образом, пусть самым высоким, так же и Крест. Богословие Креста органично сосуществует с богословием святых икон, священных изображений, которые имеют особую святость, как святыня по особому наитию Божественной благодати — κατὰ χάριν, как о том писали византийские отцы, преподобный Иоанн Дамаскин, Феодор Студит и святитель Фотий Константинопольский.
При этом Крест занимает своё особое исключительное, высокое, священное место и является ключевым инструментом в истории человечества для спасения, одухотворения, преображения всего мира, в жизни каждого боголюбца, стремящегося идти путём христоподражательной, самоотреченной жизни.
[1] Стенограмма доклада с небольшими редакторскими изменениями.
Доклад на конференции 31 марта 2023 года в Переславле на II Всероссийских Годеновских чтениях, посвящённых 600-летию явления Годеновского Креста. См. о конференции: https://preparhia.ru/71237?ysclid=lg2pdh7nr5858032954.
[2] Thesaurus Linguae Graecae — TLG.
[3] В сотницах. См.: PG. 120. Col. 948:22–23.
[4] Григорий Нисский, свт. Против Евномия 11, 1.
καὶ διὰ σταυροῦ καὶ θανάτου ἀναπλάσαντι…
[5] Ср. Мф. 16, 24; Мк. 8, 34.
[6] Симеон Новый Богослов, прп. Богословские главы 3, 81.
[7] Афанасий Великий, свт. Два диалога против македониан [Sp.] // PG. 28. Col. 1317:19–20.
Καὶ γὰρ ὁ Υἱὸς θέλει σῶσαι διὰ σταυροῦ καὶ θανάτου τὸ γένος ἡμῶν, καὶ ὁ Πατὴρ τοῦτο θέλει.
[8] Макарий Египетский, прп. (?) Пятьдесят духовных бесед 38:24–25.
[9] Макарий Египетский, прп. (?) Opuscula ii-vii 6 // Сol. 960:4–6.
[10] Феодорит, блж. Толкование на Псалмы // PG. 80. Col. 1672:13–14.
[11] Герман Константинопольский, свт. Таинственная история кафолической Церкви 37:13–18.
[12] Феодор Студит, прп. Большое оглашение 51 // P. 370:1–4.
[13] Cм. Гл. 56: «Когда однажды Иерофей исполнял службу на складе, святой муж (Симеон Новый Богослов) поручил ему наполнить из бочки один из пустых сосудов. Иерофей тотчас же повиновался и пошёл к бочке. Был же у него обычай всегда петь псалмы и плакать, даже когда он шёл исполнять службу, и прикладываться к образам святых и к начертаниям креста, хотя бы их были десятки тысяч. Случилось так, что крест был и на обеих сторонах крышки бочки. Иерофей открыл бочку, приложился к кресту и, закрыв крышку, снова припал, Приложившись и опять открыв бочку, он наполнил пустой сосуд, поставил его на бочку и так оставил».
[14] Того самого монастыря, в котором преподобный Никита Стифат в конце своей жизни стал игуменом, и в котором он в течение всей своей жизни подвизался, и написал возвышенный «Ипотипосис», устав монашеской жизни, в молитвы которого преподобный Никита вложил свой мистический, аскетический, духовный опыт, и в частности, рекомендовал и монахам совершать особую молитву вечером, в составе всех прочих других, молитву, обращённую к Богу, в которой использовалась категории мистического богословия и которая была должна сопровождаться предельным плачем, умилением и сокрушением души.
[15] Ср.: Леонард Деллапортас. Поэма 3:524.
[16] См.: Беседа о возвышении (e cod. Athen. 217) (под авторством иером. Пантолеона) 3:35–37.
[17] Физиолог 40:5–11.
[18] Макарий Египетский, прп. 64 беседы 10, 1, 4.
[19] Апостольские постановления 7, 43:10.
[20] Палладий. Лавсаик 32, 3:9–11.